Форум » О канонах, чинах, традиции и истории древлеправославия » Почему Бог попустил русский раскол. » Ответить
Почему Бог попустил русский раскол.
САП: Грех ради наших попустил Бог на престол патриаршеский наскочити Никону, предотече антихристову... (Житие инока Епифания.) http://bibliotekar.ru/rus/88.htm А се по мале времени, по писанному, "объяша мя болезни смертныя, беды адовы обретоша мя: скорбь и болезнь обретох". У вдовы начальник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к матери, и он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви, пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежа мертв полчаса и больши, и паки оживе божиим мановением. И он, устрашася, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед во церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время. Таже ин начальник, во ино время, на мя рассвирепел, - прибежал ко мне в дом, бив меня, и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань ево крови, тогда руку мою испустил из зубов своих и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же, поблагодаря бога, завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем, наскочил на меня он же паки со двемя малыми пищальми и, близ меня быв, запалил из пистоли, и божиею волею иа полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила. Он же бросил ея на землю и из другия паки запалил так же, - и та пищаль не стрелила. Аз же прилежно, идучи, молюсь богу, единою рукою осенил ево и поклонился ему. Он меня лает, а ему рекл: "благодать во устнех твоих, Иван Родионович, да будет!" Посем двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбя, и на дорогу хлеба не дал... ...Придоша в село мое плясовые медведи с бубнами и с домрами, и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, - одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня Василей Петровичь Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство, взяв на судно и браня много, велел благословить сына своего Матфея бритобрадца. Аз же не благословил, но от писания ево и порицал, видя блудолюбный образ. Боярин же, гораздо осердясь, велел меня бросить в Волгу и, много томя, протолкали... ...Таже ин начальник на мя рассвирепел: приехав с людьми ко двору моему, стрелял из луков и из пищалей с приступом. А аз в то время, запершися, молился с воплем ко владыке: "господи, укроти ево и примири, ими же веси судьбами!"... ...Помале паки инии изгнаша мя от места того вдругоряд. Аз же сволокся к Москве, и божиею волею государь меня велел в протопопы поставить в Юрьевец-Повольской. И тут пожил немного, - только осмь недель: дьявол научил попов, и мужиков, и баб, - пришли к патриархову приказу, где я дела духовныя делал, и, вытаща меня из приказа собранием, - человек с тысящу и с полторы их было, - среди улицы били батожьем и топтали; и бабы были с рычагами. Грех ради моих, замертва убили и бросили под избной угол. Воевода с пушкарями прибежали и, ухватя меня, на лошеди умчали в мое дворишко; и пушкарей воевода около двора поставил. Людие же ко двору приступают, и по граду молва 31 велика. Наипаче же попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: "убить вора, блядина сына, да и тело собакам в ров кинем!" Аз же, отдохня, в третей день ночью, покиня жену и дети, по Волге сам-третей ушел к Москве. На Кострому прибежал, - ано и тут протопопа ж Даниила изгнали. Ох, горе! везде от дьявола житья нет! Прибрел к Москве, духовнику Стефану показался; и он на меня учинился печален: на што-де церковь соборную покинул? Опять мне другое горе! Царь пришел к духовнику благословитца ночью; меня увидел тут; опять кручина: на што-де город покинул? - А жена, и дети, и домочадцы, человек с двадцеть, в Юрьевце остались: неведомо - живы, неведомо - прибиты! Тут паки горе... (Житие протопопа Аввакума им самим написанное.) http://www.bibliotekar.ru/rus/85.htm Я сказал, что духовные лица не стремятся к тому, чтобы быть свободными от этого порока. Так же легко встретить пьяного попа и монаха, как и пьяного мужика. Хотя ни в одном монастыре не пьют ни вина, ни водки, ни меда, ни крепкого пива, а пьют лишь квас, т. е. слабое пиво, или кофент, тем не менее монахи, выходя из монастырей и находясь в гостях у добрых друзей, считают себя в праве не только не отказываться от хорошей выпивки, но даже и сами требуют таковой и жадно пьют, наслаждаясь этим до того, что их только по одежде можно отличить от пьяниц мирян. Когда мы, в составе второго посольства, проезжали через Великий Новгород, я однажды видел, как священник в одном кафтане или нижнем платье (верхнее, вероятно, им было заложено в кабаке) шатался по улицам. Когда он подошел к моему помещению, он, по русскому обычаю, думал благословить стрельцов, стоявших на страже. Когда он протянул руку и захотел несколько наклониться, голова его отяжелела и он упал в грязь. Так как стрельцы опять подняли его, то он их все-таки благословил выпачканными в грязи пальцами. Подобные зрелища можно наблюдать ежедневно, и поэтому никто из русских им не удивляется... ...“Они сняли с себя всякий стыд и всякое стеснение”, — говорит многократно уже называвшийся нами датский дворянин Иаков. Мы сами несколько раз видели в Москве, как мужчины и женщины выходили прохладиться из простых бань, и голые, как их Бог создал, подходили к нам и обращались к нашей молодежи на ломаном немецком языке с безнравственными речами. К подобной распутной наглости побуждает их сильно и праздность; ежедневно многие сотни их можно видеть стоящими праздно или гуляющими на рынке или в Кремле. Ведь и пьянству они преданы более, чем какой-либо народ в мире. “Брюхо, налитое вином, быстро устремляется на вожделение”, — сказал Иероним. Напившись вина паче меры, они, как необузданные животные, устремляются туда, куда их увлекает распутная страсть. Я припоминаю по этому поводу, что рассказывал мне великокняжеский переводчик в Великом Новгороде: “Ежегодно в Новгороде устраивается паломничество. В это время кабатчик, основываясь на полученном им за деньги разрешении митрополита, устраивает перед кабаком несколько палаток, к которым немедленно же, с самого рассвета, собираются чужие паломники и паломницы, а также и местные жители, чтобы до богослужения перехватить несколько чарок водки. Многие из них остаются и в течение всего дня и топят в вине свое паломническое благочестивое настроение. В один из подобных дней случилось, что пьяная женщина вышла из кабака, упала на улицу и заснула. Другой пьяный русский, проходя мимо и увидя женщину, которая лежала оголенная, распалился распутною страстью и прилег к ней, не глядя на то, что это было среди бела дня и на людной улице. Он и остался лежать с нею и тут же заснул. Много молодежи собралось в кружок у этой пары животных и долгое время смеялись и забавлялись по поводу их, пока не подошел старик, накинувший на них кафтан и прикрывший этим их срам”. Порок пьянства так распространен у этого народа во всех сословиях, как у духовных, так и у светских лиц, у высоких и низких, мужчин и женщин, молодых и старых, что, если на улицах видишь лежащих там и валяющихся в грязи пьяных, то не обращаешь внимания; до того все это обыденно. Если какой-либо возчик встречает подобных пьяных свиней, ему лично известных, то он их кидает в свою повозку и везет домой, где получает плату за проезд. Никто из них никогда не упустит случая, чтобы выпить или хорошенько напиться, когда бы, где бы и при каких обстоятельствах это ни было; пьют при этом чаще всего водку. Поэтому и при приходе в гости и при свиданиях первым знаком почета, который кому-либо оказывается, является то, что ему подносят одну или несколько “чарок вина”, т. е. водки; при этом простой народ, рабы и крестьяне до того твердо соблюдают обычай, что если такой человек получит из рук знатного чарку и в третий, в четвертый раз и еще чаще, он продолжает выпивать их в твердой уверенности, что он не смеет отказаться, — пока не упадет на землю и — в иных случаях — не испустит душу вместе с выпивкою; подобного рода случаи встречались и в наше время, так как наши люди очень уже щедры были с русскими и их усиленно потчевали. Не только простонародье, говорю я, но и знатные вельможи, даже царские великие послы, которые должны бы были соблюдать высокую честь своего государя в чужих странах, не знают меры, когда перед ними ставятся крепкие напитки; напротив, если напиток хоть сколько-нибудь им нравится, они льют его в себя как воду до тех пор, пока не начнут вести себя подобно лишенным разума и пока их не поднимешь порою уже мертвыми. Подобного рода случай произошел в 1608 г. с великим послом, который отправлен был к его величеству королю шведскому Карлу IX. Он так напился самой крепкой водки — несмотря на то, что его предупреждали о ее огненной силе, — что в тот день, когда его нужно было вести к аудиенции, оказался мертвым в постели. В наше время повсеместно находились открытые кабаки и шинки, в которые каждый, кто бы ни захотел, мог зайти и пить за свои деньги. Тогда простонародье несло в кабаки все, что у него было, и сидело в них до тех пор, пока, после опорожнения кошелька, и одежда и даже сорочки снимались и отдавались хозяину; после этого голые, в чем мать родила, отправлялись домой. Когда я в 1643 г. в Новгороде остановился в любекском дворе, недалеко от кабака, я видел, как подобная спившаяся и голая братия выходила из кабака: иные без шапок, иные без сапог и чулок, иные в одних сорочках. Между прочим вышел из кабака и мужчина, который раньше пропил кафтан и выходил в сорочке; когда ему повстречался приятель, направлявшийся в тот же кабак, он опять вернулся обратно. Через несколько часов он вышел без сорочки, с одной лишь парою подштанников на теле. Я велел ему крикнуть: “Куда же делась его сорочка? Кто его так обобрал?”, на это он, с обычным их: “.б т... м.ть”, отвечал: “Это сделал кабатчик; ну, а где остались кафтан и сорочка, туда пусть идут и штаны”. При этих словах он вернулся в кабак, вышел потом оттуда совершенно голый, взял горсть собачьей ромашки, росшей рядом с кабаком, и, держа ее перед срамными частями, весело и с песнями направился домой. Правда, в последнее время такие простонародные кабаки, принадлежавшие частью царю, частью боярам, упразднены, потому что они отвлекали людей от работы и давали только возможность пропивать заработанные деньги; теперь никто уже не может получить за 2 или 3 копейки, шиллинга или гроша — водки. Вместо этого его царское величество велел устроить в каждом городе лишь один кружечный двор или дом, откуда вино выдается только кружками или целыми кувшинами для заведывания дворами поставлены лица, принесшие особую присягу и ежегодно доставляющие невероятную сумму денег в казну его царского величества. Ежедневного пьянства, однако, эта мера почти не прекратила, так как несколько соседей складываются, посылают за кувшином или более и расходятся не раньше, как выпьют все до дна; при этом часто они падают один рядом с другим. Некоторые также закупают в больших количествах, а от себя тайно продают в чарках. Поэтому, правда, уже не видно такого количества голых, но бродят и валяются немногим меньше пьяных. Женщины не считают для себя стыдом напиваться и падать рядом с мужчинами. В Нарве я из моего места остановки у Нигоффского дома видел много забавного в этом отношении. Несколько русских женщин как-то пришли на пиршество к своим мужьям, присели вместе с ними и здорово вместе выпивали. Когда, достаточно напившись, мужчины захотели идти домой, женщины воспротивились этому, и хотя им и были за это даны пощечины, все-таки не удалось их побудить встать. Когда теперь, наконец, мужчины упали на землю и заснули, то женщины сели верхом на мужчин и до тех пор угощали друг друга водкою, пока и сами не напились мертвецки. Наш хозяин в Нарве Иаков фон Кёллен рассказывал: “Подобная же комедия разыгралась на его свадьбе: пьяные мужчины сначала отколотили своих жен безо всякой причины, но потом перепились вместе с ними. Наконец, женщины, сидя на своих заснувших мужьях, так долго еще угощались одна перед другою, что, в конце концов, свалились рядом с мужчинами и вместе заснули”. Какая опасность и какое крушение при подобных обстоятельствах жизни претерпеваются честью и целомудрием, легко себе представить... ...Большею частью их разговоры направлены в ту сторону, куда устремляют их природа и низменный образ жизни: говорят они о разврате, о гнусных пороках, о неприличностях и безнравственных поступках, частью ими самими, частью другими совершенных. Они рассказывают разные постыдные басни, и кто при этом в состоянии отмочить самые грубые похабности и неприличности, притом с самой легкомысленною мимикою, тот считается лучшим и приятнейшим собеседником. То же направление имеют и их танцы, часто сопровождаемые неприличными телодвижениями. Говорят, что иногда бродячие комедианты, танцуя, открывают зад, а может быть, еще что-либо; подобного рода бесстыдными танцами между прочим, в свое время увеселяли датского посла Иакова. Он рассказывает в своем “Hodaeporicon”, что при этом русские женщины через окна комнат представляли ему странные положения и виды. Они так преданы плотским удовольствиям и разврату, что некоторые оскверняются гнусным пороком, именуемым у нас содомиею; при этом употребляют не только pueros muliebria pati assuetor (как говорит Курций), но и мужчин, и лошадей. Это обстоятельство доставляет им потом тему для разговоров на пиршествах. Захваченные в таких преступлениях не наказываются у них серьезно. Подобные гнусные вещи распеваются кабацкими музыкантами на открытых улицах или же показываются молодежи и детям в кукольных театрах за деньги... ...Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги, причем они ведутся так рьяно, что с непривычки думаешь, что они сейчас вцепятся друг другу в волосы. Однако до побоев дело доходит весьма редко, а если уже дело зашло так далеко, то они дерутся кулачным боем и изо всех сил бьют друг друга в бока и в срамные части... ...При вспышках гнева и при ругани они не пользуются слишком, к сожалению, у нас распространенными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к черту, руганием “негодяем” и т. п. Вместо этого у них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которые я — если бы того не требовало историческое повествование — никогда не сообщил бы целомудренным ушам. У них нет ничего более обычного на языке: как “бл...н с.., с...н с.., собака, .б т... м.ть, .б..а м.ть”, причем прибавляется “в могилу, in os ipsius, in oculos” и еще иные тому подобные гнусные речи. Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать, уже имеют на устах это: “.б. т... м.ть” и говорят это родителям дети, а дети родителям. В последнее время эти порочные и гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута; назначенные тайно лица должны были по временам на переулках и рынках мешаться в толпу народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи должны были хватать ругателей и на месте же, для публичного позорища, наказывать их... ...Чтобы проявить свое лукавство, обманы и надругательство по отношению к ближним, на которых они злы или которых ненавидят, они, между прочим, поступают таким образом: так как кража у них считается пороком серьезно караемым, то они стараются того или иного обвинить в ней. Они идут и занимают деньги у своих знакомых, оставляя взамен одежду, утварь или другие предметы. При этом они иногда тайно подкидывают что-либо в дом или суют в сапоги, в которых они обыкновенно носят свои письма, ножи, деньги и другие мелкие вещи, — а затем обвиняют и доносят, будто эти вещи тайно украдены. Как только вещи найдены и узнаны, обвиняемый должен быть привлечен к ответственности. Так как, однако, подобные обманы и лживость сильно стали распространяться и стали всем известны, то великий князь в наше время, в 1634 г., в день Нового года, велел публично возвестить новый указ свой: “Чтобы никто, ни даже отец с сыном, не занимали денег, не давали друг другу залогов или вступали в иные обязательства без записей за собственными руками с обеих сторон; в противном случае все выступающие с требованиями признаются подозрительными и могут лишиться своих прав на требуемое”... ...Когда, однако, увидели, что многие не стыдились из одной ненависти и вражды, безо всякого основания доносить на других и клеветать, то решено было поступать более осторожно в подобных случаях и было указано, что отныне в уголовных делах жалобщик и доносчик сам также должен идти на пытку и подтвердить свою жалобу вынесенною мукою. Если пытаемый остается при своем первом показании и доносе, то очередь [пытки] за обвиняемым, а иногда, когда дело очень ясное, наказание назначается без дальнейшего процесса. («Описание путешествия в Московию…». А. Олеария. Середина 1630-х — первая половина 1640-х гг.) http://historydoc.edu.ru/catalog.asp?ob_no=+12753 Немецкая слобода и стала проводником западноевропейской культуры в таких сферах московской жизни, где она еще не требовалась насущными материальными нуждами государства. Мастера, капиталисты и офицеры, которых правительство выписывало для внешней обороны и для внутренних хозяйственных надобностей, вместе со своей военной и промышленной техникой приносили в Москву и западноевропейский комфорт, житейские удобства и увеселения, и любопытно следить за московскими верхами, как они падко бросаются на иноземную роскошь, на привозные приманки, ломая свои старые предубеждения, вкусы и привычки. Внешние политические отношения, несомненно, поддерживали эту наклонность к иноземным удобствам и развлечениям. Частые посольства, приезжавшие в Москву из-за границы, возбуждали здесь желание показаться иноземным наблюдателям в лучшем виде, показать, что и здесь умеют жить, как живут хорошие люди. Притом, как известно, царь Алексей считался некоторое время кандидатом на польский престол и старался устроить придворную жизнь у себя наподобие польского королевского двора. Русским послам, отправлявшимся за границу, правительство наказывало внимательно присматриваться к обстановке и увеселениям заграничных дворов, и можно заметить, какое важное значение придавали эти послы в своих дипломатических донесениях придворным балам и особенно спектаклям. Дворянин Лихачев, отправленный в 1659 г. к тосканскому герцогу с дипломатическим поручением, был приглашен во Флоренции на придворный бал со спектаклем. В посольском донесении эта "игра", или "комедия", описана с мелочными подробностями - знак, что таким делом интересовались в Москве. Москвичи старались не пропустить ни одной сцены, ни одной декорации. "Объявилися палаты, и быв палата и вниз уйдет, и того было шесть перемен; да в тех же палатах объявилося море, колеблемо волнами, а в море рыбы, а на рыбах люди ездят, а вверху палаты небо, а на облаках сидят люди... Да спущался с неба на облаке сед человек в корете, да против его в другой корете прекрасная девица, а аргамачки (рысаки) под коретами как есть живы, ногами подрягивают. А князь сказал, что одно - солнце, а другое - месяц... А в иной перемене объявилося человек с 50 в латах и почали саблями и шпагами рубитися и из пищалей стреляти и человека с три как будто и убили. И многие предивные молодцы и девицы выходят из занавеса в золоте и танцуют; и многие диковинки делали". Котошихин, описывая быт высших московских классов, говорит, что Московского государства люди "домами своими живут негораздо устроенными", а в домах своих живут "без великого ж устроения", без особенного удобства и благолепия. На рисунках упомянутого Мейерберга видим митрополита крутицкого, едущего в неуклюжих санях, и наглухо закрытую кибитку, в какой выезжала царица. Теперь, подражая иноземным образцам, царь и бояре в Москве начинают выезжать в нарядных немецких каретах, обитых бархатом, с хрустальными стеклами, украшенных живописью; бояре и богатые купцы начинают строить каменные палаты на место плохих деревянных хором, заводят домашнюю обстановку на иноземный лад, обивают стены "золотыми кожами" бельгийской работы, украшают комнаты картинами, часами, которые царь Михаил, невольный домосед с больными ногами, решительно не знавший, куда девать свое время, так любил, что загромоздил ими свою комнату, заводят музыку, на пирах: у царя Алексея во дворце во время вечернего стола "в органы играл немчин, в трубы трубили и по литаврам били". Иноземное искусство призывалось украшать туземную грубость. Царь Алексей своему любимцу, воспитателю и потом свояку, боярину Б. И. Морозову подарил свадебную карету, обтянутую золотой парчою, подбитую дорогим соболем и окованную везде вместо железа чистым серебром; даже толстые шины на колесах были серебряные. В 1648 г., грабя дом Морозова, мятежники ободрали и исковеркали эту драгоценность. Тот же царь на помянутом вечернем пиру с немецкой музыкой жаловал своих гостей с духовником своим включительно, напоил всех допьяна; разъехались далеко за полночь. Московским послам предписывалось подговаривать за границей на государеву службу трубачей самых добрых и ученых, которые умели бы со всяким свидетельством на высокой трубе танцы трубить. При дворе и в высшем кругу развивается страсть к "комедийным действам" - театральным зрелищам. Не без религиозной робости отважились в Москве на это увеселение, "бесовскую игру, пакость душевную", по воззрениям строгих блюстителей истого благочестия. Царь Алексей советовался об этом с духовником, который разрешил ему театральные зрелища, приводя в оправдание примеры византийских императоров. "Комедии" играла на придворной сцене драматическая труппа, спешно набранная из детей служилых и торговых иноземцев и кое-как обученная пастором лютеранской церкви в Немецкой слободе магистром Иоганном Готфридом Грегори, которому царь в 1672 г. на радости о рождении царевича Петра указал "учинить комедию". Для этого в подмосковном селе Преображенском, впоследствии любимом месте игр Петра, построен был театр, "комедийная хоромина". Здесь в конце того года царь и смотрел поставленную пастором комедию об Эсфири, так ему понравившуюся, что он пожаловал режиссера "за комедийное строение" соболями ценой до 1500 рублей на наши деньги. Кроме Эсфири, Грегори ставил на царском театре еще Юдифь, "прохладную", т. е. веселую, комедию об Иосифе, "жалостную" комедию об Адаме и Еве, т. е. о падении и искуплении человека, и др. Несмотря на библейские сюжеты, это были не средневековые нравоучительные мистерии, а переводные с немецкого пьесы нового пошиба, поражавшие зрителя страшными сценами казней, сражений, пушечной пальбой и вместе с тем (за исключением трагедии об Адаме и Еве) смешившие примесью комического, точнее, балаганного, элемента в лице шута, необходимого персонажа такой пьесы, с грубыми, часто непристойными выходками. Спешили заготовить и своих природных актеров. В 1673 г. у Грегори уже училось комедийному делу 26 молодых людей, набранных в комедианты из московской Новомещанской слободы. Не успели еще завести элементарной школы грамотности, а уже поспешили устроить театральное училище. От комедий с библейским содержанием скоро перешли и к балету: в 1674 г. на заговенье царь с царицей, детьми и боярами смотрели в Преображенском комедию, как Артаксеркс велел повесить Амана, после чего немцы и дворовые люди министра иностранных дел Матвеева, также обучавшиеся у Грегори театральному искусству, играли на "фиолях, органах и на страментах и танцевали". Все эти новости и увеселения, повторю, были роскошью для высшего московского общества; зато они воспитывали в нем новые, более утонченные вкусы и потребности, незнакомые русским людям прежних поколений. Остановится ли московское общество на этих удобствах и увеселениях, которые оно столь нетерпеливо заимствовало? На Западе житейские удобства и изящные развлечения имели источником не одно счастливое экономическое положение зажиточных и досужих классов общества, не одни прихоти их избалованного вкуса: в создании этого комфорта участвовали продолжительные духовные усилия отдельных лиц и целых обществ; внешние украшения жизни развивались там об руку с успехами мысли и чувства. Человек стремится создать себе житейскую обстановку, соответствующую его вкусам и взгляду на жизнь; но нужно много подумать и о своих вкусах, и о самой жизни, чтобы правильно установить это соответствие. Заимствуя чужую обстановку, невольно и нечувствительно усвояем вкусы и понятия, ее создавшие; без того самая обстановка покажется безвкусной и непонятной. Наши предки XVII в. думали иначе: первоначально, заимствуя западноевропейский комфорт, они думали, что им не понадобится усвоять чужие знания и понятия, не придется отказываться от своих. В этом состояла их простодушная ошибка, в какую впадают все мнительные и запоздалые подражатели. В Москве XVII в., бросаясь на заморские приманки, также стали понемногу и смутно чувствовать те духовные интересы и усилия, которыми они были созданы, и полюбили эти интересы и усилия, прежде чем уяснили себе их отношение к доморощенным понятиям и вкусам, полюбили их сперва тоже как житейское развлечение, как приятный и еще не испытанный моцион засидевшейся на Требнике мысли. В одно время с заимствованием иноземных потешных "хитростей" и увеселительных "вымыслов" в высших московских кругах как будто пробуждается умственная любознательность, интерес к научному образованию, охота к размышлению о таких предметах, которые не входили в обычный кругозор древнерусского человека, в круг его ежедневных насущных потребностей. При дворе составляется кружок влиятельных любителей западноевропейского комфорта и даже образования: дядя царя Алексея, ласковый и веселый Никита Иванович Романов, первый богач после царя и самый популярный из бояр, покровитель и любитель немцев, большой охотник до их музыки и костюма и немножко вольнодумец; потом воспитатель и свояк царя Борис Иванович Морозов, в преклонных летах горько жаловавшийся на то, что в молодости не получил надлежащего образования, одевший своего питомца с состоявшими при нем сверстниками в немецкое платье; окольничий Федор Михайлович Ртищев, ревнитель наук и школьного образования; начальник Посольского приказа, образованный дипломат Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин; его преемник, боярин Артамон Сергеевич Матвеев, дьячий сын, другой любимец царя, первый москвич, открывший в своем по-европейски убранном доме нечто вроде журфиксов, собрания с целью поговорить, обменяться мыслями и новостями, с участием хозяйки и без попоек, устроитель придворного театра. Так нечувствительно изменялось отношение русского общества к Западной Европе: прежде на нее смотрели только как на мастерскую военных и других изделий, которые можно купить, не спрашивая, как они делаются; теперь стал устанавливаться взгляд на нее, как на школу, в которой можно научиться не только мастерствам, но и умению жить и мыслить. (В.О. Ключевский. Лекции по истории государства Российского.) http://www.magister.msk.ru/library/history/kluchev/kllec53.htm Много примеров можно привести в свидетельство о слабоумии царя. Так, например, царь Алексей любил смотреть, как “делают комедию” люди (т.е. театр), -а как бы стали делать то же, вместо людей, птицы, к которым, как известно, он питал большое пристрастие? И своему зарубежному маклеру Гебдону царь дает поручение: прислать из-за границы “мастеров таких, чтоб умели сделать так, чтобы всякие птицы пели, и ходили, и кланялись, и говорили, как в комедии делаетца”. Или еще поручение тому же Гебдону, чтобы нашел ему в Европе, стране святых чудес, “подкопщиков самых добрых, которые б умели подкоп вести под реки, и под озеро, и сквозь горы каменные, и на гору вверх, и сквозь воду”.(35) При уровне техники того времени, вероятно, с таким же успехом можно было приказать построить за ночь хрустальный дворец или мост до луны. Психология и ментальность ребенка, наполовину еще живущего в виртуальном, иллюзорном мире волшебных сказок, путающего их с реальной действительностью. Царь Алексей был воспитан (и, по-видимому, это было целенаправленное и сознательное воспитание) в пренебрежении ко всему отечественному и в преклонении перед всем зарубежным. О “чудесах западной культуры” у него было прямо фантастическое представление, он наивно убежден в техническом “почти всеобъемлющем могуществе” мастера-иноземца. (ЦЕРКОВНАЯ РЕФОРМА XVII ВЕКА КАК ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ ДИВЕРСИЯ. Борис Кутузов.) http://www.miass.ru/news/ostrov_very/index.php?id=3&text=47 Т.е. подводя итог: 1.Нравственное разложение русских православных. 2.Низкий нравственный уровень священства. 3.Неуважение к священству в народе. 4.Интерес к западным сластям правящей элиты.
Ответов - 79, стр:
1 2 All
полная версия страницы