Агния: Стих стремящейся души к Богу. Слава, слава, в вышних Богу! дух мой, радостно воспой. Я стремлюсь к тому чертогу, где жених сладчайший мой. О Исусе мой сладчайший, мне на помощь прииди, всех благ мира мне дражайший, мою душу освяти! Ты один моя надежда, всей душой к Тебе стремлюсь; Ты покров мой и одежда, в скорби я Тобой живлюсь. О Пресладкий Искупитель, дай свою мне благодать! Девства моего хранитель, будь Ты мне отец и мать! Мира прелести забавы, прочь идите от меня; все вы лестные отравы, я бегу вас, как огня. Славой вечной восхищаюсь, суетой не льщусь мирской, ежечасно утешаюсь той небесной красотой, где святые все собором и безплотных сил духов воспевают райским хором "Свят Господь Бог Саваоф!" Где в торжественном сиянье Богоматерь предстоит и на землю со страданьем и любовию глядит. Дух и сердце веселится, что Ты Бог мой и Отец, и душа туда стремится, где скорбям моим конец. Я от мира удалилась, чтоб достигнуть мне небес и в пустыни поселилась, не страшась скорбей и слез. Повсечасно я стараюсь, мыслить только о святом; славы мира удаляюсь, забывая о земном. Одного в душе желаю, чтоб с Христом мне вечно жить для Него скорблю, страдаю, крест Его хочу носить. На Тебя я уповаю, мой Спаситель и Творец, и на помощь призываю, Твой стремясь носить венец. Я к Тебе подъемлю руки, сердце в жертву приношу и терпя земные муки **), блага райского прошу. Волею Твоей святою укрепи меня в скорбях, чтобы могла душой живою веселиться и в слезах. Ты услышь мой стон сердечный и воньми душе моей, Всемогущий и Превечный, милостью утешь своей.
Агния: Кто бы мне поставил прекрасную пустыню, Кто бы мне построил не на жительном тихом месте, Чтобы мне не слышать человеческого гласа, Чтобы мне не видеть прелестного сего мира, Дабы мне не зрети суету прелесть света сего, Дабы мне не желати человеческия славы? Начал бы горько плакать грехов своих тяжких ради.
Агния:
Агния: Умоляла мать родная, свое милое дитя; пред кончиною рыдала, о судьбе ее грустя: Распростись навек со мною, ненаглядный мой цветок, скоро будешь сиротою цвести в поле одинок; мне минута наступила тебя навек спокидать, скоро хладная могила у тебя похитит мать. Ты, звезда моя денница, пожалей своей красы, не сгуби себя, девица, не плети ты две косы, не меняй волю златую на прелестные цветы, на богатство, честь земную, на заботы суеты. Ты теперь хоть не богата и в народе не славна, но навек птичка крылата, беспечальна и вольна. Не забудь себя, девица, твой Жених -- небес Творец, вовек будешь, как Денница, с Ним отъидешь под венец. Рай пресветлой на востоке, вечной радости страна! Не замечена в пороке дева будешь отдана. Лучше царских там палаты, вертограды и сады, терема чертоги златы, в садах дивные плоды, поля ус(т)ланы цветами, росы запах издают, рощи с чудными древами, в них же ангелы поют. Плавно катятся там реки, чище слез в них вод струя, -- ты вселишься там на веки, дочь любимая моя. Там не жди беды-напасти, ни печали никакой, все погаснут души страсти, там лишь радость и покой. Ты люби себя, девица, осторожна будь всегда, не пей пива, ни вина же, дочь любимая моя. Не забудь сего совета, ты послушай свою мать. Рай пресветлый того света, тебя там я стану ждать. Мать последний раз вздохнула, оградившися крестом, на девицу раз взглянула и уснула вечным сном. Не забыла дева слова, помнит материн завет: без пристрастия земного, она жизнь свою ведет.
Агния: Красота-а. О прекрасная пустыня! приими мя в свою пустыню, яко мати свое чадо, научи мя на все благо. В тихость свою безмолвную, в полату лесовольную, любимая моя мати, потщися мя восприяти. Всем сердцем желаю (тя)! На царские си полаты златы не хощу взирати; покоев светлых чертоги, славы и чести премноги бегаю, яко от змия. Пустыня моя, приими мя, суетного, прелестного, века сего маловременного; своя младыя лета отвращу от всего света. О прекрасная пустыня, в любви своей приими мя, не устраши мя своим страхом, да не в радость буду врагом. пойду я в твоя лузи зрети различные твоя цветы. О дивен твой прекрасен сад, и жити в тебе всегда рад. Древа ветви кудрявые и лествие зеленое зыблются малыми ветры. Пребуду зде своя лета, оставлю мир прелестный, и буду , аки зверь дивий, из-во пустыни бегати, день и нощь работати. Сего света прелести душу хотят во ад свести, вринути в пропасти темны, в огненны муки вечны; всегда мя враг прельщает, своя сети поставляет. И како начиу плакати, умильно звати и рыдати: милостиве мой Боже, уповаю на тебе аз, скитаюся в сей пустыни, в дальной и дальной частыне, но аз к тебе прибегаю и жити в тебе желаю; мене грешного соблюди, от вечные муки мя избави. О Христе всех, мой царю, всегда тя благодарю, мене грешного соблюди, от мук вечных изми же ***), небесного ти царствия, радости и веселья со святым причти мя во вся веки веком. Аминь.
Агния:
Агния: Боже Отче всемогущий, Боже Сыне присносущный. Боже Душе параклите, светозарный миру свете, в триех лицех пребывая, существо си тожде зная! К тебе грешный притекаю, многи слезы проливаю, Мне же убо, пустыне, И цветцы твои благоволи мене прияти, еже тебе работати, донеле же буду жити, твой раб хощу выну быти. Тебе ради мир лишаю, царство, други оставляю; злат венец мне ни во что же тебе ради, Христе Боже. Нищ и убог я хощу быти, да с тобою хощу жити. Во уметы я все вменяю, тебе, Христе, подражаю, в леса темные из полаты иду я светлые обитати, гряду из граду в пустыню, любя зело в ней густыню, да мя сей мир не прельщает, любве к тебе не лишает. Благоволи мене прияти, во пустыни обитати. Кроме тебе мне ничто же, к тебе любовь всего дороже. Ты сей путь мой сам направи, да живу ти сам настави. *) Ты же, дебри и пустыня, приими мя во густыню, безмятежно в тебе жити, Богу живу послужити; иду внутрь тя обитати, ты ми буди, яко мати, питающеся с древес плоды и дивими былии; сладки чаши оставляю, токмо твоих вод желаю. Мира славу, сребро и злато, все вменяю, яко блато; только то нам есть и требе, что хранит нам Господь в небе, того хощу всегда искати, скорби и нужды злострадати, труды многи положити, чтобы в небе с тобой жити; путем тесным итти тщуся, да в пространстве водворюся светла неба, в нем же и сладость, Бесконечная всегда радость.
Агния:
Агния: Стих преболезненного воспоминания об озлоблении кафоликов. По грехом нашим, на нашу страну, попустил Господь такову беду: облак темный всюду осени, солнце в небеси скры своя лучи и луна в нощи светлость помрачи, но и звезды вся потемниша зрак, и дневный свет преложися в мрак. Тогда твари вся ужаснушася, но и бездны вся содрогнушася, егда адский зверь юзу разреши, от заклепы твердых нагло исскочи. О коль яростно испусти свой яд в кафолический красный вертоград! Зело злобно враг тогда возреве, кафоликов род мучить повеле, святых пастырей вскоре истреби, увы, жалостно огнем попали. Четы иноков уловляхуся, злым казнением умерщвляхуся, всюду вернии закалаеми, аки класове пожинаеми. Тогда вернии горько плакаху, увы жалостно, к Богу взываху: Время лютости, Боже, сократи, от мучительства, злого защити! Аще не Твоя помощь сохранит, то и избранных всех адский змий прельстит. Ох увы, увы, скорбных оных дней, ох увы, увы, лютых тех времен! Како лютый зверь сад наш погуби, вся древесия огнем попали! Аще помянем благочестие и пресветлое правоверие, егда процветал крин церковный, зело облистал чин священный, то не можем быть без рыдания и без скорбного воздыхания. Ох, увы, благочестие, увы древнее правоверие! Кто лучи твоя тако погуби и вся блистания мраком потемни? Десяторожный зверь сие сотвори; седмоглавый змий тако учини, весь церковный чин, зверски преврати, вся предания злобно измени. Церкви Божии осквернишася, тайнодействия вся лишишася, что вси пастыри попленилися, в еретичестве потопилися. Оле бедствия нам без пастырей, оле лютости без учителей! По своим волям вси скитаемся, от лютых зверей уязвляемся, всюду вернии утесняеми, от отечества изгоняеми. За грехи наши днесь родилися, в таковы беды попустилися! Почто в юности мы не умрохом, в самой младости мы не успохом? Избежали бы сих плачевных дней и не видали бы лютых сих зверей. Увядает днесь благочестие, процветает же злое все нечестие, верных собори истребляются, сонмы мерзостей умножаются. Лжеучители почитаются, на кафедрах вси возвышаются. Вавилонская любодеица и скверная чародеица представляет всем чашу мерзости, под прикрытием малой сладости, а мы слабии тем прельщаемся, сластолюбием уловляемся. Вся пророчества совершаются и предсказанная скончеваются. Мы чего еще хощем ожидать, посреди мира долго пребывать? Уже жизнь наша сокращается и День Судный приближается. Ужаснись, душе, суда страшного и пришествия всеужасного! Окрылись, душе, в крылы твердости, растерзай, душе, мрежи прелести! Ты поди, душе, в чащи темные, от мирских сует удаленные, постигай тамо верных мал собор, укрывающихся посреди холмов. Не страшись, душе, страху тленнаго, но убойся ты огня вечнаго, изливай, душе, реки слезныя, посылай к Богу мольбы теплыя, крепко на Него во всем уповай, вОвеки веком Его прославляй.
Агния:
Агния:
Агния:
Александра:
Агния:
Агния:
Агния: Прошлое оно с нами , лишь слегка подернуто дымкой, туманом.
Агния: Это челн. Стоишь посередке на досточке. В руках шест. Толканул и вперед .
Анна: На второй фотографии, кстати, тоже Пафнутьев-Боровский монастырь. В частности, церковь Илии пророка, с больничными полатами. Построена в 1670г. на средства Репниных.
Агния: Неизсчетны Боже, власти беззаконных людей, кои делают напасти, токмо силою своей. Не на то нам даны веки, чтобы друг друга губить, человеку человека повелел творец любить. Слезы ливше о Сионе и с сердечною тоской, пел Израиль в Вавилоне, пленный сидя над рекой: Скучно жить в стране безбожной без святого алтаря, где кумир и бог подложной и власть надменного царя, где святой закон в зазоре, нету истины следа. О велико наше горе, жить с неверными беда! Дни проводим мы в боязни, нами трепет овладел; ни за что мы терпим казни, и орган наш онемел. Вот и снова злое время над вселенной взяло власть, утаено правды племя, терпят кроткие напасть. Пала древняя святыня, град духовный разорен, и Сион, стал как пустыня, весь закон в нем изменен. Свиду много блеску, славы и наружной красоты, а посмотришь на уставы -- все фальшивые цветы. Род избранных весь рассеян, сжат железною рукой, опорочен и осмеян, цену платят за покой. Вспомнишь лишь минувши годы, слезы сронишь, не хотя, -- время мира и свободы, -- о прошедших днях грустя, когда вера процветала и любовь жила в сердцах, всюду истина блистала, был в народе Божий страх. Воин, раб и царь на троне, князь, святитель и купец были все в одном законе -- земледелец и мудрец. Все одну печать имели, крест честной, небесный знак; и в одной святой купели омывали древний мрак. Удалясь от мира в горы, как пустынные орлы, дев и иноков соборы пели Вышнему хвалы. Разширялись наши грани, как на пир, мы шли на сечь, цари наши брали дани, сокрушали вражий меч. В древность было: с поля рати, устрашенный враг бежал; действом крестной благодати меч не столь их подражал. Власть святители имели, скажем речь и чудеса; и потом в земле не тлели, их по смерти телеса. Ныне люди только знают посмеяться старине, звезды на небе считают, царства видят на Луне. Видят там леса и горы, степи, реки, всякий злак, не проникнут их лишь взоры:- есть ли кофей да табак? Вечно мир земной летает и вертится день и нощь; тех прелестник обретает, кто благих дел весьма тощ.
Агния: Что за чудная перемена и во всех делах измена? Како мир весь давно прельстился, Вавилоном сотворился? Мало кто знает и о том, что есть падший Вавилон: Вавилон значит всякой злобы зияние и всего мира слияние, то есть -- человецы все прельстились, умом и сердцем от Бога удалились; не стены пали и опоны, но церковные и гражданские законы, егда взялася римская власть и воцарилась всякая беззаконная сласть. Двести лет во отступлении пребывают и своего нечестия не познавают, всяк своим мнением возвышаются, яко былие от ветра качаются, вси сребролюбием и суетою помрачени паче камения сердцем ожесточени: явная прелести примета, зане не познали времена и лета. За то никонияны и сектанты пали, что проклятым жидам поревновали: ибо жиды книгами и пророками возвышаются, яко дети буквами украшаются, токмо басням и родословиям вникают, а пишемых книг отнюдь не понимают. Не бы жиды в толику стремнину пали, аще бы Данииловы седмицы со тщанием читали: ангел Даниилу верно сказал, по 483 летах Месию дожидати приказал. Та же жиды, чюдесы Христовыми обогащени, паче камения сердцем ожесточени, аще бы писание понимали, то не бы второго Месию дожидали. Тако и Росия паче всех мудростию возвышается, антихристу паче, нежели Христу поклоня(е)тся. А кто (не) ведает о том, что чрез антихриста отдают дияволу поклон? Какую имеют о сем поправу, ибо отступницы сии вторые жиды по нраву? Жиды на земли Христа укоряют, а сии и на небеси распинают; аще распинают Христа не руками, но своими проклятыми нравы. Мнятся вси сектанты разумом обогащени, а уже двести лет сатаною поглощени: двести лет уже искочил из адовых жерель антихрист седмоглавый змий. А кто в вере утвержен, знает, како антихрист из отступников сложен: вси за отступление и нечестивое дело сотворились зверино тело. Всяк бы православной внимал, что Златоуст отступление за антихриста протолковал: седмь глав на звери коронами украшени -- седмь царств от века славою возвышени, вси в равные времена являлись, а на церковь единомысленно вооружались; десять рогов на звери являются -- всяк своею ересию возвышаются, то есть не хотят о своем отступлении признатися, ниже писанием вразумлятися; сего ради и писания не понимают и славу свою в студ полагают. Всяк православный, внемли: двурожный зверь исходит от земли. Достоит твердо разумевати, чтоб обоих зверей во единого не слияти: ибо седмоглавый зверь мучительством украшается, а двурожный лжеучительством возвышается. Отверзем, православные, слуха, да разумеем во обоих сатанинского духа; можно разуметь и самим, что змий образ сатанин. Да чистою верою всяк разумевает, яко мир на две жены разделяет: едину на звери седящую, а другую от зверя в пустыню бежащую. На звери жена -- еретический раздор, а двукрыльная жена -- православный собор. Едина гордостию и блудом возвышается, а другая благоразумием украшается. Тая едина спасается, кая от всех людей сокрывается; во слезах дни своя провождает, мужеский пол раждает; оставила в мире вся, елика имеет -- два крыла орла велика; егда змий к ней приближается, тогда на высоту бесстрастия возвышается. Это люди избранны, кои в вере и в житии постоянны, кии в мятеж мирский не прельстились и антихристу не поклонились. Господи творче, избави нас мирские суеты, сподоби нас видети тоя красоты. Жена на звери, перьями украшена, а в раскоши и блуде зело совершенна, велиим гласом кричит, златолюбием и блудом всех к себе привлачит: мнят мене, яко аз блудница, а я сежу надо всем миром царица. Это мнение разных толков, сектантов и всех еретиков. Аще сектою и чашкою разделяются, а сей блуднице за едино поклоняются; кождо сектою своею возвышаются, а вечной муки не ужасаются. Это явная картина, что мирская жизнь всех ослепила, сласти мира всего совета милея, того ради и антихрист сильнея. Мнози и антихриста познавают, а сей блуднице колена поклоняют; аще бы часто писание прочитали, то не бы в толикое нечестие пали. Воистинну тмукрат окаяннии, кои в вере и в житии непостояннии, токмо суетою и безумием возвышаются, а к писанию и перстом не касаются; не дадутся таковым разума ключа, но тма и нечувствие будет им вместо бича, токмо миру и антихристу угождают, а сатана мукою вечною всех награждает. Нужно и поморцев прелесть рассмотрети и сладкими стихами воспети. Еси посреди мира поморцы, кои крыющейся церкви явные злотворцы; они вси единого корени были, тогда как в пустыни жили, а когда весь мир прельстился, тогда и Петр Первый воцарился, во всю Россию монифесты издавал, крыющихся во свое царство вызывал; тогда поморцы сразу и прельстились, паки из пустыни в мир возвратились; вси в записи в ревизии пали, именем раскольничим себя записали. Зверь каждого во своем жилище жити утвердил, и печать свою на чело и на десницу наложил, прелестию мира, яко магнитом, привлече, дела и веру отсече. Егда поморцы себя в раскольники записали, много о том плакали и рыдали, а когда начали в миру проживати и много раскольниче имя похиаляти, тогда имели власть осмь лет крестити и о своей прелести учити. Паки зверь новые указы издавал и тую пищу из уст их исторгал; тогда вси без останка пали, зверевы указы паче еуангелия облобызали, по малу начали в мире проживати, и свое благочестие забывати; домы и фабрики созидали, а христиан, яко разбойников, суду предавали. Паки поморцы приступали к зверю, просили хранить древнюю веру. Зверь не мало не молчал и умиленным гласом им отвечал: вот я вам царь и Бог, кроме тех крыющихся бегунов; они едины спасаются, кои по темным местам скитаются; они указов моих не ужасают(ся), но крестом на мя вооружаются; тии писанием себе внушают и всю силу мою разрушают. Вси поморцы един корень похваляют, а сами на разных сучках воспевают. Ей, поморцы с никониянами смесились и на двадцать сектов разделились; в ревизии оставили все древнее благочестие; вси, яко былие от ветра, пались, на указах зверевых, яко на камени, основались, по Ефрему вси защитницы змиевы и верноподданные поклоницы зверевы, за верных рабов от него познаваются, на взыскание верных в горы посылаются; никонианцы гонити их понужают, а поморцы вязати нас начинают. Увы, дожили до таких часов, мнимые христианы учинились горши бесов; беси за едино сатане покоряются и един на другого не вооружаются; а поморцы, яко злодеев, нас гаждают и в темницу, яко разбойников, всаждают. Увы, какое нечестие стало, чего и от века не бывало, егда вси без останка пре(ль)стились и затолковали, что злые дни прекратились; когда поморцы в зверевы когти попали, на Никона затолковали. Овы из поморцев браки завели, и в полную глубину нечестия избрели; а иные чистое житие утвердили, полную избу детей народили; вся тварь за погибель человечю рыдают, а они блудные браки затевают; это не Божией судьбою за браками еретическими блудят, как за каменной стеною Во истинну нечестивое семя! Ей, не познали антихристово время. За таковую жизнь непостояную бездна воструби, яко в трубу златокованую. Вси оставили Бога, всех творца; нет ни единого храма, идеже несть мертвеца. Во истину вси ученые невежи, слово Божие не слышится нигде же, еуангельские жилы пресекаются, а зверевы указы выполняются. Всякая секта похваляется, злато и сребро по путем валяется; тма и нечестие, яко мрак, вселеную помрачи, из пропасти адовы искочи; всяк во своем нечестии похваляются, яко мертвии, по путем валяются; не кому стало мертвых погребсти, и от пути нечестия отвести и извести; отец сына, мати дщерь обымают и охапнившися на путех помирают. Ей, без писания всяка душа умирает от глада, и там во аде не будет отрада; не хощут писания с любовию посмотрети, и там во адовых темницах будут горети. Мир и суета не дает от сна востати и тму нечестия познати; овы и благочестие познати тщатся, а к миру, яко магнитом, привлачатся; овы и антихриста познавают, а жен ради тому колена поклоняют. Тако сие житие прельстило, яко клеем, к жене и чадом прилепило: лучше мнят некрещенным помирать, нежели юзу сию греховну растерзать. Есть и вернии суетою помрачени, паче камения ожесточени, всегда на мирскую прелесть взирают, смертный час и суд отнюдь не воспоминаютъ. Егда всемирная труба возгласит, тогда всяку прелесть разрушит. Како сию прелесть познати и тоя хитрости избежати? Не иначе как в безмолвие упразднитися и святым писанием просветитися; первее хотяй к писанию приступати, ей всякую страсть от ума оттрясати: аще с кальными очесы приступают, паче очи свои помрачают, аще нечисте к писанию касаются, оттого и вси ереси раждаются. Ты же, о читателю, внемли и отторгни ум свой от земли, от человек всех удалися и в безмолвие святым писанием вразумися: святое писание более раю, а там разума и премудрости нету краю; тое вразумляет и умудряет, и укрепляет, и утешает, и муки вечной избавляет. Суета зде мучить не оставляет и там муку вечную приготовляет. Кто может когда вразумитися, егда о имении суетится? Како может кто Христа и святых подражати, не хотя корени злых оставляти? Писати стихи кончаю и любовию запечатлеваю. Прошу люботрудне прочитати и нашу худость не зазирати.
Агния:
Агния:
Агния: Previous Entry В избранное Поделиться Next Entry Николай Костомаров. Гетманство Выговского: Пожарский был схвачен и приведен к Выговскому. Князь резко начал говорить ему за измену царю, и Выговский отослал его к хану. Повелитель правоверных сказал ему через толмача: «Ты слишком безрассуден, князь, и легкомыслен; ты осмелился не страшиться наших великих сил, и теперь достойно наказан, ибо через твое легкомыслие погибло столько храброго и невинного московского войска!» Князь Пожарский, - говорит летописец, - не посмотрел, что был в плену, но в ответ на ханское замечание угостил ханскую мать эпитетом, неупотребительным в печатном слове, и плюнул хану в глаза. Разъяренный хан приказал отрубить ему голову перед своими глазами… Пожарский явил себя настоящим великорусским народным молодцом. Народная память оценила это и передала его подвиг потомству в песне. За рекою, переправою, за деревнею Сосновкою, Под Конотопом под городом, под стеною белокаменной, На лугах, лугах зеленых, Тут стояли полки царские, Все полки государевы, Да и роты были дворянския. А издалеча, из чиста поля, Из того ли из раздолья широкого, Кабы черные вороны табуном табунилися, - Собирались, съезжались калмыки со башкирцами, Напущалися татарове на полки государевы; Они спрашивают татарове Из полков государевых себе сопротивника. А из полку государева сопротивника Не выбрали ни из стрельцов, ни из солдат молодцов. Втапоры выезжал Пожарский князь, - Князь Семен Романович, Он, боярин большой словет, Пожарский князь, - Выезжал он на вылазку Сопротив татарина и злодея наездника: А татарин у себя держал в руках копье острое, А славной Пожарский князь Одну саблю острую во рученьке правыя. Как два ясные сокола в чистом поле слеталися, А съезжались в чистом поле Пожарский боярин с татарином. Помогай Бог князю Семену Романовичу Пожарскому – Своей саблей острою он отводил острое копье татарское, И срубил ему голову, что татарину наезднику, А завыли злы татарове поганые: Убил у них наездника, что ни славного татарина. А злы татарове крымские, они злы, да лукавые, Подстрелили добра коня у Семена Пожарского, Падает окорочь его доброй конь. Возкричал Пожарский князь во полки государевы: «А и вы солдаты новобранные, вы стрельцы государевы. Подведите мне добра коня, увезите Пожарского; Увезите во полки государевы». Злы татарове крымские, они злы да лукавые, А металися грудою, полонили князя Пожарского, Увезли его во свои степи крымские К своему хану крымскому – деревенской шишиморе. Его стал он допрашивать: «А и гой еси, Пожарский князь, Князь Семен Романович! Послужи ты мне верою, да ты верою-правдою, Заочью неизменою; Еще как ты царю служил, да царю своему белому, А и так-то ты мне служи, самому хану крымскому, - Я ведь буду тебя жаловать златом и серебром Да и женки прелестными, и душами красными девицами». Отвечает Пожарский князь самому хану крымскому: «А и гой еси крымской хан – деревенский шишимора! Я бы рад тебе служить, самому хану крымскому, Кабы не скованы мои резвы ноги, Да не связаны были руки во чембуры шелковые, Кабы мне сабелька острая! Послужил бы тебе верою на твоей буйной голове, Я срубил бы тебе буйну голову!» Вскричит тут крымский хан – деревенской шишимора: «А и вы, татары поганые! Увезите Пожарского на горы высокие, срубите ему голову, Изрубите его бело тело во части во мелкия, Разбросайте Пожарскаго по далече чисту полю». Кабы черные вороны закричали, загайкали, - Ухватили татарове князя Семена Пожарскаго. Повезли его татарове они на гору высокую, Сказнили татарове князя Семена Пожарскаго, Отрубили буйну голову, Изсекли бело тело во части во мелкия, Разбросали Пожарского по далече чисту полю; Они сами уехали к самому хану крымскому. Они день, другой нейдут, никто не проведает, А из полку было государевы казаки двое выбрались, Эти двое казаки молодцы, Они на гору пешком пошли, И взошли ту-то на гору высокую, И увидели те молодцы: - то ведь тело Пожарскаго: Голова его по себе лежит, руки, ноги разбросаны, А его бело тело во части изрублено И разбросано по раздолью широкому, Эти казаки молодцы его тело собрали Да в одно место складывали; Они сняли с себя липовый луб, Да и тут положили его, Увязали липовый луб накрепко, Понесли его, Пожарского, к Конотопу ко городу. В Конотопе городе пригодился там епископ быть. Собирал он, еспископ, попов и дьяков И церковных причетников, И тем казакам, удалым молодцам, Приказал обмыть тело Пожарского. И склали его тело бело в домовище дубовое, И покрыли тою крышкою белодубовою; А и тут люди дивовалися, Что его тело в место сросталося. Отпевавши надлежащее погребение, Бело тело его погребли во сыру землю, И пропели петье вечное, Тому князю Пожарскому. (Древние стихотворения, собранные Киршей Даниловым)